Интервью Министра финансов Антона Силуанова каналу Russia Today

А.Г.Силуанов: Добрый день.

— Да мне кажется, у нас хорошая компания.

— Не знаю, поздравлять, не поздравлять, но это нормальная работа. Мы делаем свое дело. Кому-то, может, это и не нравится, кто-то хочет, чтобы бизнесмены, политики, сотрудники Правительства попали в какие-то санкционные списки, как-то «ущемить» работу или осложнить деятельность органов государственной власти. 

Но, мне кажется, эффект здесь наоборот [получится] отрицательный. Потому что, во-первых, как мы работали, так мы и работаем, а во-вторых, когда кто-то пытается сделать хуже России или кто-то пытается навредить, мне кажется, русский человек, наоборот, воспринимает это, как стимул, для того, чтобы делать лучше.

— Да, мобилизироваться, это правда. И если говорить про мою сферу – про экономику, про финансы, то мы-то сейчас, наоборот, действительно, мобилизуем свои усилия, с тем, чтобы сделать для бизнеса то, что раньше годами даже и в планах не ставилось. 

Предположим, мы сейчас будем либерализовывать валютное законодательство. У нас, кстати, валютное законодательство – это атрибут еще советских времен. И до этой темы до последнего момента руки не доходили. Сейчас все эти ограничения и санкции говорят о том, что нам нужно внутренний деловой климат менять, улучшать, - с тем, чтобы было, наоборот, комфортно работать в России, как российским инвесторам, так, кстати говоря, и иностранным.

— Вы правильно сказали, что это предложение Министерства финансов Соединенных Штатов Америки к Конгрессу. Решение окончательное за Конгрессом, и, в конце концов, здесь и Минфин США тоже свою точку поставил. Что означает [этот список] для чиновников или работников министерств и ведомств, руководителей этих министерств? Да, собственно, ничего! Потому что у нас никаких западных счетов нет, какой-то недвижимости за рубежом нет, мы все давным-давно работаем на российских технологиях, российских банках, у нас российское имущество. Поэтому каких-либо ограничений, каких-либо «ущемлений» после включения в этот список я не почувствовал. 

— Вы знаете, мне кажется, это несерьезно.

— Просто действительно взяли всех чиновников высших, взяли всех бизнесменов, которые имеют достаточно большие капиталы, как за рубежом, так и в России, и включили в этот список. То есть не было каких-то критериев оценки, и я даже не знаю, по каким критериям мог бы формироваться этот список. 

Вообще, конечно, все эти санкции, особенно последнее решение, дают какую-то несерьезность, честно говоря. Поэтому будем смотреть, как дальше будут развиваться события, но я думаю, что каких-то последствий для меня или для моих коллег мы, наверное, не заметим.

— Вы знаете, конечно, эти санкции – это ограничения с точки зрения, предположим, поставок нашей продукции военно-технического назначения, или ограничения на привлечение инвестиций и кредитование российской экономики. Конечно, это имеет под собой влияние и оказывает воздействие на российскую экономику. Мы не получаем столько инвестиций, сколько могли бы получить. Мы, предположим, имеем уровень доходности по нашим бумагам, не такой высокий, как могли бы иметь. Мы бы привлекали гораздо больше кредитов западных банков для развития промышленности в России, если бы не было этих санкций. 

Безусловно, влияние санкций есть, но мы всегда находим выход из сложных ситуаций. Если нам ставят здесь ограничения, значит, мы развиваем внутренние источники, внутренние ресурсы. 

Помните, еще при прежней администрации [США] говорили, что экономику России разорвет, потому что было снижение цены на нефть? А что получилось? Наоборот, не то, что не разорвало – мы мобилизовались, поучили самую низкую инфляцию вообще за весь период российской истории, мы вышли быстро из кризиса. Нам это дало дополнительный стимул, чтобы принять структурные меры, мобилизовать финансовые ресурсы. И мы очень неплохо вышли из всех этих сложных событий, которые свалились на Россию. Кстати говоря, это отметили и рейтинговые агентства, которые улучшили наши рейтинги.

— Если посмотреть санкционные истории, которые применятся в отношении разных стран, предположим, в отношении Ирана… Конечно, там санкции более глубокие, там отключение от системы SWIFT, заморозка счетов в западных банках… Это действительно, по сути дела, такая финансовая война. Поэтому я надеюсь, что до этого дело не дойдет.

— [В этом случае] пострадают как российские, так и западные наши контрагенты, потому что придется использовать другие, может быть, менее удобные и менее современные методы связи и обмена информацией. Поэтому мы прекрасно понимаем, что это палка о двух концах. Конечно, это будет неприятно России, но это будет неприятно и нашим контрагентам. 

— Мы в расчетах внутри страны можем использовать и уже используем российские технологии по обмену информацией между банками. Эта технология уже оттестирована, и целый ряд банков на ней работает. Поэтому, в части внутренних российских расчетов, мы [возможного отключения SWIFT] не почувствуем. Что касается расчетов с внешними контрагентами, то, конечно, будет неудобство. Но я думаю, что мы найдем выход и здесь.

— Вообще внутренний долг у нас очень маленький, всего около 14% валового внутреннего продукта. Если посмотреть на другие страны… Страны Европы – от 60% до 100% ВВП, в США внутренний долг больше 100% ВВП. Мы не увеличиваем долг по отношению к валовому внутреннему продукту, вот это самое главное.

И вообще наша задача заключается в том, чтобы сделать бюджет страны независимым от цен на нефть, независимым от санкций. Что это значит? Мы должны иметь минимальный уровень дефицита бюджета, рассчитанный на то, что мы будем его финансировать за счет в первую очередь внутренних инвесторов. Если будет небольшой дефицит бюджета – не будет расти долг. По нашим планам, доля долга практически не изменится в предстоящие годы. Долг будет варьироваться от 14-15% до максимум 16% ВВП. Поэтому я не соглашусь с вами, что у нас растет внутренний долг. Может быть, он номинально, конечно, растет, но как доля к валовому внутреннему продукту не меняется.

— Вы знаете, мы уже так интегрировались в мировую экономику, что такое нам не будет, конечно, безразлично. Мы связаны с мировой экономикой. Скажем, если мировая экономика растет, для нас важно, что и цены на нефть растут. Если мировая экономика падает, то и спрос на наш основной экспортный товар тоже снижается. Если экономика мировая растет высокими темпами, спрос на наши экспортные товары больше (да и вообще выше спрос на экспортные товары других стран, в том числе и России). И наоборот. 

Мы, как часть мировой экономики, безусловно, будем чувствовать, если темпы ее роста (а сейчас темпы роста где-то 3,5-3,6% в год) будут сокращаться. Конечно, все страны заинтересованы в том, чтобы динамика мирового экономического роста все-таки сохранялась, и не было резких кризисов и спадов.

— Заработать деньги – вы имеете в виду расчеты?

— Вы знаете, это иллюзия, - что через расчеты в биткойнах (полную анонимность какую-то) можно обойти ограничения, санкции. Это иллюзии, потому что контроль за криптовалютами сейчас налаживается. Во-первых, я думаю, что в ближайшее время практически за всеми криптовалютами будет такой же контроль, как и за перечислениями в обычных валютах, будь то доллары, евро, рубли и так далее. 

Второе. Расчеты, транзакции в криптовалютах достаточно сложные и по времени гораздо дольше проходят. Почему? Потому что любая транзакция должна быть подтверждена более чем половиной участников этих цепочек блокчейна – с тем, чтобы это подтверждение сработало и деньги были перечислены от одного участника другому. В настоящее время перечисление в обычных валютах гораздо быстрее. 

Третье. Хочу спросить: а чем криптовалюта лучше рубля? Да ничем не лучше. Предположим, есть ограничения на расчеты с какими-то предприятиями, попавшими в санкционный список в Российской Федерации. Как это предприятие может поставить товар и получить за него оплату? Классический вариант – рассчитаться в долларах или в евро. Если компания попала под санкции, то такой расчет будет невозможен. Но если это зарубежное предприятие, которое должно нашему предприятию за поставку, предположим, военной продукции, захочет рассчитаться в рублях, никаких проблем нет, пожалуйста. Покупай на валютной бирже рубли и рассчитывайся…

— А зачем это нужно? Пожалуйста, рассчитывайся в рублях. Это гораздо проще и понятнее. 

Что такое биткойн? Сегодня цена его одна, завтра другая, послезавтра третья. То есть у него большая волатильность. 

Расчеты в биткойнах тоже прозрачны. Я хочу сказать, что американцы уже научились контролировать эти транзакции. Если хотят, они их вычислят. Да и другие страны уже этим занимаются. Расчеты в рублях, наоборот, более защищены, потому что все транзакции в рублях видит только наш Центральный банк, больше никто их не видит. 

Поэтому нет смысла убегать в биткойны, когда можно рассчитываться в нашей национальной валюте.

— Расчеты в биткойнах?

— Нет.

— Вы знаете, какая штука. Я не думаю, что за биткойном какое-то будущее. Будущее за блокчейном. Это так называемый распределенный реестр данных, который мы уже начинаем использовать в своих базах данных. Предположим, имущественные реестры можно будет хранить именно с помощью системы блокчейн. Вот за этим, я думаю, будущее. 

Есть ли будущее у криптовалют? Сложно сказать. Думаю, что в ближайшее время расчеты в обычных валютах все-таки будут в приоритете. Они, во-первых, контролируемы (есть эмиссионный центр), в отличие от биткойнов, когда есть распределенный реестр и никто не контролирует стоимость этой валюты. И она сегодня так, а завтра так – волатильность большая. Ведь за криптовалютой ничего не стоит, да? Нет, еще раз повторюсь, эмиссионного центра и нет по сути дела регулятора. Все это осуществляется достаточно хаотично и стихийно. Поэтому считаю, что расчеты в обычных валютах, будь то рубль, будь то доллар, евро или швейцарские франки, они все-таки будут в приоритете. Тот, кто хотел заработать на криптовалютах, наверное, поняли, что это бесполезно.

— Если кто-то хотел что-то утаить, рассчитавшись в биткойнах, то сейчас этот ход уже не пройдет. 

За блокчейном будущее. Да, блокчейн будем использовать и уже начинаем. 

— Миллиардером, я думаю, любой хочет быть. Но вы говорите так, как будто… Давайте [я спрошу]: а вот вы готовы сейчас купить [товар за биткойны]?

— Ну, давайте здесь поспорим, посмотрим, как будет развиваться.

— В данном случае – да. Мы действительно договорились о продлении ограничений на добычу нефти, и это сыграло свою роль на рынке нефти в части цен. Здесь, конечно, оказывает поддержку еще мировой рост: все-таки спрос на этот вид сырья не сокращается, а, наоборот, растет. Это поддерживает рынок нефти и поддерживает цены.  

Поэтому здесь, конечно, [сработала] наша договороспособность. Предполагаю, что решения ОПЕК по ограничению добычи нефти без [договоренности с] Россией, такого эффекта бы не имели, потому что Россия является одной крупнейших стран, которая добывает и экспортирует нефть. И дальше, я думаю, кооперация будет одним из элементов нашей политики.

— Ну конечно.

— Внешние ограничения сподвигают нас на создание своих технологии. И если раньше Газпром или крупные наши нефтяные компании большую часть технологий закупали по импорту, то сейчас наши предприятия перестраиваются и начинают сами производить необходимые технологии, изделия и так далее. Конечно, это будет происходить не сразу, не быстро, но тем не менее наша промышленность тоже перестраивается на так называемое импортозамещение. В этой связи считаю, что ограничения идут на пользу нашей промышленности.

— Да, раньше [доходы бюджета] составляли 60%. То есть 60% всех доходов это были конъюнктурные доходы. А за 2017 год они составили 40%. Теперь мы составили бюджет, где доходы от нефти и газа будут составлять лишь треть всех доходов. Это уже нормально. 

Если раньше так называемый ненефтегазовый дефицит (это если убрать из доходов доходы от нефти и газа) составлял 13% ВВП… Представьте себе, что у нас был бы дефицит [всего] бюджета в 13% – если бы не было нефти. Сейчас дефицит бюджета – 7%, и мы ставим задачу к 2019 году – меньше 6% ВВП. То есть мы резко снижаем зависимость от нефти и газа.

— Абсолютно, конечно.

— Да.

— Ну, может они веселые такие.

— Да, конечно.

— Знаете, есть очень много аналитиков или экспертов, которые то прогнозируют меньше, чем это делает Правительство Российской Федерации. Мы, действительно, чуть больше 2% прогнозируем рост. Но, хотелось бы, конечно, чтобы это было три с лишним и более процента, да. Думаю, что к этим цифрам мы сможем подойти через пару лет. Сейчас наша задача заключается в том, чтобы сделать ряд структурных изменений, которые бы привели к такому росту. Необходимо и структурно перестроить налоговую систему, и структурно перестроить расходы, провести реформы в ключевых отраслях экономики, - с тем, чтобы это простимулировало, подстегнуло бы экономическую активность и, соответственно, экономический рост. Наверное, Goldman Sachs знает наши планы по реформированию и, видимо, исходя из этого, такие прогнозы рассчитывает.

— Ну, это вы переоцениваете.

— Может быть, внешне так кажется. Конечно, всем хочется побольше денег получить для своей отрасли, для развития своих направлений, которые курируются теми или иными министерствами и ведомствами. Но все же понимают, что «бюджет не резиновый»: его нельзя растаскивать, потому что в противном случае получим обратный эффект. 

Ну да, приходится отказывать, приходится где-то спорить, ругаться даже, бывает и такое. Бывает, что кто-то это воспринимает на свой личный счет.

— Мне кажется, что сейчас мы уже «притерлись» друг к другу, все-таки Правительство работает шестой год. И если поначалу многие считали: «О, он этому что-то дополнительно дал (ресурсы), а мне ничего не дал, значит, он такой-сякой». Сейчас ничего подобного. 

Мы в Минфине всегда проводим аналитику: где деньги повлияют на рост, где деньги действительно больше нужны, где они дадут больше справедливости с точки зрения социальной поддержки граждан... 

У нас в Минфине, кстати, работают специалисты не хуже, чем в отраслевых ведомствах, а где-то и лучше. Потому что они разбираются в отраслях, будь то сельское хозяйство, здравоохранение, образование, зачастую лучше, чем специалисты в отраслевых ведомствах. И у нас, кстати, в коллективе работают годами, и это очень важно. 

Я очень беспокоюсь и всегда бережно отношусь к людям, которые хотят уходить (или которые приходят к нам) – с тем, чтобы их не потерять. А когда у тебя хорошие специалисты, когда ты можешь доказать свою позицию и объяснить, почему ты не можешь дать денег на те направления, которые запрашиваются, а направляешь деньги туда, где они нужнее, тогда люди понимают это, и я надеюсь, что здесь личные обиды отходят на второй план.

— Именно за рубежом?

— Вы знаете, ну поскольку мы не Министерство иностранных дел… Да, я знаю многих своих визави в других странах, особенно по G20 (министры финансов «двадцатки»): мы же часто встречаемся в течение года в рамках «двадцатки». Но у меня такого человека, как у Сергея Викторовича Лаврова, нет.

— У меня есть просто хороший коллега – бывший министр финансов Германии, господин Шойбле. Мы много с ним времени провели, особенно когда организовывали «двадцатку» в России. Мы постоянно общались по украинскому долгу. Вообще у нас были как бы товарищеские отношения. И когда он перешел на другую работу и возглавил палату Бундестага, я его, конечно, поздравил с этим, но мне было даже немножко жаль. Потому что тот коллега, с которым мы все эти шесть лет работали вместе на международных треках, перешел на другую работу. А у нас много было совместных планов, в том числе, кстати, по украинскому долгу, по урегулированию этого долга. Сейчас этого человека в Министерстве финансов нет, и мы будем выстраивать работу уже с другими коллегами. Так что если говорить о каких-то длительных партнерских отношениях, то я бы назвал господина Шойбле.

— Спасибо.